Перевод с дореволюционного русского редакцией WotanJugend.

 

Кто сколько-нибудь следит за литературой так называемого "дарвинизма", тот знает, что теорию естественного отбора собирались хоронить и даже провозглашали похороненною не один раз. Всякий беспристрастный свидетель необыкновенного развития биологии за последние тридцать лет согласится, однако, что если бы эта теория и действительно была неверна, то все же ей никак нельзя отказать в том, что немцы называют heuristische Bedeutung, -- т. е. в плодотворности её в смысле принципа, способствующего открытию новых фактов, новых научных горизонтов. Может быть, и даже едва ли подлежит сомнению, что она не дает нам никакого объяснения органической природы, но, во всяком случае, она объясняет нам очень и очень многое. Но этого мало: теория эта не только не отжила свой век, как утверждают её крайние противники, но, напротив, с каждым годом приобретает новую силу и все более и более расширяет область своих завоеваний. Дарвин далеко не все в строении и жизни животных и растений объяснял естественным отбором; он допускал и изменяющее влияние внешних факторов, и значение упражнения или неупражнения органов. В новейшее время последователи и продолжатели его учения стали более дарвинистами, чем сам Дарвин: Вейсманн, а за ним и Уоллес -- считают естественный отбор чуть ли не единственным фактором в развитии органических форм.

 

Одною из областей, наиболее изъятых от действия естественного отбора, считалась всегда жизнь человечества, особенно его социальная жизнь. Человек развивался и развивается при таких особых, искусственных условиях, что, казалось бы, изменения, постигающие расы и нации, происходят от чего угодно, только не от действия тех же или однородных причин, которые обусловливают возникновение новых разновидностей и видов в животном и растительном царстве. Может ли быть речь о естественном отборе человеческих рас в цивилизованных государствах, где все направлено к тому, чтобы дать возможно равное положение и равные права сильному и слабому, богатому и бедному, -- где больные и слабосильные не истребляются беспощадно, а всеми силами поддерживаются и могут давать столь-же слабое и больное потомство? Можно ли говорить о естественном отборе там, где искусственно поддерживаются и даже развиваются телесные недостатки, которые могут, в конце концов, вести к физическому вырождению, о чем было уже немало мрачных предсказаний?

 

Имея в виду искусственность условий человеческой жизни, такой авторитет, как Уоллес, допускает влияние естественного отбора на человека только в смысле развития интеллекта, -- только в зависимости от этого развития и может, по его мнению, изменяться физическая природа человека. "Мы имеем полное право думать, говорит он; что человек может пережить и, вероятно, переживет еще целый, ряд геологических эпох и, не изменившись сам, он увидит все другие формы животной жизни изменившимися несколько раз. Единственное изменение произойдет у него только в голове и лице, находящихся в непосредственной связи с органом его разума и выражающих наиболее возвышенные движения его природы. Произойдет еще изменение в некоторой степени в цвете кожи, в волосах и в общей пропорции частей настолько, насколько все это находится в связи с органическою способностью выдерживать болезни". Точно также и Дарвин полагает, что человек древнейших времен, -- со времени своего происхождения, -- не изменился почти ни в чем и мало подвергался действию естественного отбора. Один из новейших антропологов, профессор Колльман, выражается определённее: он утверждает, что человек со времен Diluvium сделался "постоянным типом" и те изменения, которые он обнаруживает, происходят лишь от смешения рас.

 

Однако, если подробнее разобрать данные, доставляемые нам анатомию человека и, в особенности, обратить надлежащее внимание на аномалии -- то оказывается, что физическая организация человека далеко не так стойка и мало изменчива, как можно было бы заключить из только что приведенных цитат. Оказывается, например, что у человека, кроме обычных двенадцати пар ребер, бывает иногда и тринадцатая, жди, наоборот, некоторые ребра не развиваются, -- именно, нижния пары ребер видимо стремятся к исчезновению: так длина двенадцатого ребра колеблется в пределах от 27 до 2 сантиметров в длину. Множество есть аномалий в мускульной системе, -- и притом одни мускулы становятся все слабее, как бы стремясь исчезнуть, а другие, наоборот, становятся все более самостоятельными и выдвигаются на первый план. Пятый (маленький) палец ноги как бы стремится к уничтожению: нередко в нем бывает только два сустава, вместо трех, и явление эти нельзя приписать угнетающему действию обуви, так как данная аномалия встречается и у племен, не носящих обуви. Точно также сильно варьируют (стремясь к сокращению) и зубная система человека, и червеобразный отросток слепой кишки, который иногда (правда, весьма редко) даже совсем отсутствует. Нидерсгейм в интересной книжке "О строении человеческого тела" сопоставил не менее 12-и примеров непостоянства в строении человеческого тела, а французский анатом Тестю на 900 страницах не мог перечислить всех аномалий человеческой мускулатуры. В том, что человеческое тело далеко не представляет неизменного достоинства в своем строении, сомневаться, следовательно, нельзя. Но здесь является вопрос, насколько изменения его, происходящий от разных неизвестных причин, подлежат действию естественного отбора. В этом направлении до сих пор не было систематических исследований и тем более интересною является недавно вышедшая в свет книга г. Аммона, рассматривающая один из наиболее интересных антропологических вопросов, -- о причинах изменения формы черепа европейских народов, -- и разрешающая этот вопрос с помощью теории естественного отбора.

 

 Доктор Аммон {Otto Ammon. Die natürliche Auslese beim Menschen. Jena 1898}, в качестве члена комиссии, организованной Обществом древностей (Alterthum-Verein) в Карльсруэ для антропологического изучения населения великого герцогства Баденского, -- собрал множество данных о форме голов, цвете волос и глаз, росте и других признаках баденских жителей разных сословий. Главный материал доставили ему лица, отбывающих воинскую повинность, подвергшихся, при освидетельствовании, антропологическому исследованию; кроме того, он исследовал также учеников некоторых высших и средних учебных заведений. Таким образом результаты, полученные им, относятся только к мужскому полу. Этим, конечно, нисколько ни уменьшается значение этих исследований, так как известно, что многие признаки, присущие одному только полу, передаются по наследству и индивидами другого пола.

 

Прежде, чем перейти к изложению интересных исследований г. Аммона, необходимо предупредить читателя, что Аммон, -- решительный сторонник теории Вейсманна -- в отборе усматривает главный, чуть не единственный, фактор органического развития.

 

Может показаться, что теория Вейсманна имеет произвольный, метафизический характер. Это не совсем так. Во многих своих частях она опирается на незыблемые факты -- новейшие драгоценные приобретения учения о клетке, на почве которых она, собственно, и выросла.

В подробностях своих она, конечно, делает много произвольных допущений и имеет свои слабые стороны, -- но в общем, особенно в своей новейшей, окончательной форме, теория Вейсманна так хорошо объясняет многие факты, без неё необъяснимые, так стройна и логична, что возражать против неё гораздо труднее, чем кажется с первого взгляда. В ней, во всяком случае, есть много верного и, при всех своих недостатках, это -- несомненно гениальная теория, крупное научно-философское явление, с которым необходимо считаться каждому философу и мыслящему биологу.

 

Эту-то теорию д-р Аммон положил в основу своих выводов. При своих антропологических исследованиях он поставил себе задачу объяснить тот факт, что баденские новобранцы как бы распределялись в две основные расы -- светловолосую длинноголовую и темноволосую, короткоголовую или круглоголовую. Длинноголовость и короткоголовость определяются в антропологии так называемым черепным или головным показателем, выражающим отношение наибольшей ширины черепа к его наибольшей длине, и пишется так: (ширина Х 100)/длина = х, например (14,6 стм. Х 100)/17,7 стм. = 82,4. Чем ниже (меньше) головной показатель, тем череп длиннее; чем показатель выше, тем череп короче и шире. Черепа с показателем выше 80 называются короткими или брахицефальными, черепа с показателем от 75 до 80 -- средними или мезоцефальными, а с показателем ниже 75 -- длинными или долихоцефальными. Аммон под именем длинноголовой расы понимает долихоцефальные и мезоцефальные головы, а под именем круглоголовой -- брахицефальные. Чистый длинноголовый или короткоголовый тип встречается, конечно, лишь у незначительного числа индивидов, остальные же лишь более или менее приближаются то к тому, то к другому. Примечательно, что длинноголовость обыкновенно совпадает с высоким ростом и светлою окраской волос и глаз, а короткоголовость -- с темным цветом глаз и волос и малым ростом. Длинноголовые по своим физическим свойствам напоминают древних германцев, круглоголовые -- как будто приближаются к монгольскому типу. В связи с этими явлениями приобретает особенный интерес тот общеизвестный антропологический факт, что за историческое время черепа европейских народов обнаруживают явственное стремление приблизиться к брахицефальному типу, т. е. что их головной показатель с течением времени все повышается и повышается. Так, например, между древними германцами долихоцефалов (в смысле Аммона) было 59,2%, а между нынешними баденскими новобранцами -- всего около 15%; древнегерманские черепа имеют: показатель от 66 до 94, чаще всего 77, а показатель современных черепов колеблется от 68 до 101. Чтобы объяснять это замечательное явление, можно сделать разные предположения. Прежде всего сама собою напрашивается мысль: не произошло ли изменения формы черепа просто через скрещивание длинноголовых рас с короткоголовыми? Но процентное отношение нынешних коротких голов к длинным слишком велико, чтобы можно было приписать этот результат простому смешению рас, и Аммон убедительно доказывает графически и математическим вычислением, что результаты этого смешения, предлагая приблизительно равное количество индивидов обеих рас, были бы совершенно иные, т. е. было бы больше долихоцефалов, чем мы их находим в нынешнем германском населении. Предположить же, что в смешении участвовало больше короткоголового элемента, чем длинноголового -- значило-бы противоречить историческим данным. Трудно, конечно, также представить себе, что короткоголовость более передается по наследству, нежели длинноголовость, -- это было-бы совершенно произвольным допущением, в пользу которого не имеется никаких фактических доказательств. Остается одно: допустить, что, параллельно с скрещиванием, существовало еще устранение значительной части длинноголового элемента вследствие каких-то особых причин, -- другими словами, что при изменении европейских рас происходил естественный отбор, при котором долихоцефалов и мезоцефалов вымирало больше, чем брахицефалов.

 

При собирании сведений о происхождении длинноголовых и круглоголовых баденских новобранцев обнаружился интересный результат, что между горожанами, особенно среди жителей больших городов, длинноголовый тип встречается в гораздо высшем процентном отношении, чем между жителями сел и мелких провинциальных городов. Точно также наибольшая долихоцефалия (самый низкий головной показатель) встречается между горожанами, а наибольшая брахицефалия (наивысший головной показатель) -- между селянами. Тот же принцип можно подметить и при более подробном подразделении материала, например, при разделении горожан на категории по происхождению. Оказывается, что "собственно горожане" (т. е. те, которые родились от отца и матери горожан), представляют больший процент длинноголовости, чем "полугорожане" (т. е. те, отцы или матери которых родились в деревне), а полугорожане, в свою очередь, чаще бывают длинноголовы, чем "пришельцы" -- т. е. лица, родившиеся в деревне и переселившиеся в города. При измерении "пришельцев" оказывается, что они несколько более длинноголовы (в среднем), чем сельские уроженцы, остающиеся в селах. В связи с этими особенностями горожан стоят и некоторые другие свойства их, а именно они несколько более светловолосы и голубоглазы, а также более рослы, чем деревенские жители; последнее, впрочем, Аммон относит в значительной степени на долю лучшего питания и, вследствие этого, более быстрого роста горожан, тем более, что объем груди у деревенских жителей оказывается обыкновенно больше, чем у горожан.


Вообще жители городов обнаруживают несколько более ускоренное, но менее равномерное физическое развитие и, в особенности, ранее созревают в половом отношении. Волосы усов и бороды пробиваются у них ранее, чем у поселян, голос меняется также ранее; в общем физическое развитие новобранцев-горожан года на полтора опережает деревенских жителей. Это состоит в значительной степени в связи с нервно-возбуждающим влиянием городской жизни и с развитием чувственности. "Сознание силы пробуждает в городском юношестве стремление к борьбе, к подвигам, к исканию наслаждений в ненормально раннем возрасте... Таким бодрым и, в то же время, столь дерзким, как горожанин в трезвом состоянии, крестьянин делается только тогда, когда он выпьет лишнее. Поэтому города не только представляют собою цветущие места ремесленных предприятий, искусства и науки, но, в то же время, являются центрами насилия и разврата.

Итак, мы видим, что психические свойства баденских горожан стоят в более или менее тесной связи с их физическими свойствами: горожане, как тепличные цветы, претерпевают ускоренное развитие, питаются лучше и растут сильнее, чем деревенские жители; в то же время они более светловолосы, голубоглазы и более длинноголовы, чем жители деревень. Первые из указанных свойств могут быть признаны за результат прямых влияний окружающей среды, последние же -- и в особенности длинноголовость (остальные свойства с нею косвенно связаны) обязаны своим происхождением естественному отбору. Различие физических и психических свойств обеих рас, входящих, по Аммону, в состав нынешнего населения Германии, еще яснее обрисовывается в своем значении, если сравнить между собою вероятных предков этих рас. Высокие, голубоглазые, длинноголовые блондины, с их нередко бурною психическою энергией, какие встречаются в германских городах, как бы воскрешают перед нами древних германских или, вообще, арийских богатырей; с другой стороны, коренастые, темноволосые, темноглазые, спокойные и упрямые жители деревень представляют собою как бы низшую, как будто не европейскую расу. Французский антрополог де Лапуж в своей статье "О неравенстве людей" говорит: "Почти все великие люди принадлежали к светловолосой длинноголовой расе, как бы различны ни были они по своей национальности. Я нисколько не удивился бы, если бы просвещение, происшедшее от других рас, оказалось необходимым приписать присутствию в их вялой массе белокурого длинноголового элемента, затерявшегося во тьме веков. Светловолосая длинноголовая раса дала из себя, по-видимому, правящие сословия в Египте, Халдее, Ассирии. Это почти доказано для Персии и Индии и возможно даже для древнего Китая. Роль этой расы, во всяком случае, вполне проявилась в греко-римской цивилизации, а в наше время ранг отдельных наций почти строго пропорционален количеству длинноголовых блондинов в их руководящих классах". К этой характеристике, относящейся к арийцам вообще, т. е. к галлам, франкам и другим германским племенам столько же, сколько и к древним славянам, Аммон присоединяет более подробную характеристику древних германцев по разным источникам. Как известно, это были грозные, воинственные племена, с которыми властители тогдашнего мира, римляне, имели не мало хлопот. В завоеваниях своих германцы стремились не столько к захвату добычи, сколько к господству над другими народами и отличались не только храбростью и физическою силою, но и высоким интеллектом, верностью и семейственностью. Это были строго моногамные племена. Во времена падения Римской империи роль их в качестве не только низших, но и высших чинов армии и правительства стала все более и более возрастать: они, как и прежде, обнаружили положительный талант властвования.

 

Если длинноголовая раса нынешних германских городов, судя по её физическим и психическим свойствам, обнаруживает родство с древними германцами, то от какого же народа происходит значительно преобладающая по численности европейская круглоголовая раса? На этот вопрос невозможно ответить с определенностью. У римских писателей не встречается упоминания ни о каких народах северной и западной Европы, кроме галлов и германцев, которые были господствующими нациями. Сами римляне представляли собою расу, смешанную из арийцев и какой-то короткоголовой расы, с примесью еще малорослых, длинноголовых брюнетов средиземноморской расы – Ligures (лигуров). Весьма вероятно, что как короткоголовый элемент в римлянах, так и короткоголовое население северной и западной Европы, покоренное германцами и галлами и жившее, вероятно, преимущественно в горах, -- принадлежали к весьма древней расе, в доисторические времена пришедшей из Азии. Так как эта раса не оставила по себе исторических следов, то приходится составлять характеристику круглоголовой расы по другим брахицефальным племенам, каковы различные азиатские народы.

Таковы, например, гунны -- их азиатское, монгольское происхождение несомненно. Сюда же принадлежат мадьяры, турки и собственно монголы. В то время, как арийские племена моногамны, оседлы и занимаются возделыванием земли, -- короткоголовые народы являются полигамными хищниками -- номадами, наездниками, которые ведут войны не столько из-за славы и власти, сколько из-за добычи и дани, не зная ни военных законов, не какой-либо особой тактики, кроме внезапных, массовых нападений. Впрочем, военная дисциплина была у них развита чрезвычайно.

"Самый распространённый способ их нападения предполагал строгую дисциплину и долгую практику. Уже само внезапное появление их и потрясающий землю топот мчащейся галопом конницы -- вселяли страх перед собою. Тучи стрел вырывали ряды в войске врагов; ворваться в эти пробелы, расширять их, окружить врагов массами всадников, ослабить их мужество и сбить их с толку, а храбрых выманить притворным отступлением из сомкнутых рядов -- таков был их план. Как только порядок был нарушен, -- спасения, большею частью, уже не было. Конница догоняла и избивала врагов. Так сражались скифы, парфяне, гунны и их потомки". Так сражались, прибавим мы от себя, покорившие Русь татары, такова же была и тактика туркмен, окончательно сломленных под Геок-Тепе. Если мы желаем, говорит Аммон, составить себе представление о том, какой степени культуры может достичь собственными силами круглоголовый народ, то мы должны обратить свои взоры к родине круглоголовых -- Азии. Срединная империя воплощает в себе высший результат, какого мог достигнуть дух короткоголовых рас. "Интенсивное полевое и садовое хозяйство, довольно высокое развитие техники и ремесел, обширная сухопутная и водная торговля, но, в то же время, духовный застой в течение целых столетий, бездеятельность в области научных исследований, вместо которых господствует пустой догматический хлам, малая государственная предусмотрительность, грубейший материализм и жизнь без идеалов, изо дня в день, -- вот признаки китайской культуры".

Итак, длинноголовые представляют собою как бы аристократическую расу, рожденную для власти и мало заботящуюся о материальных мелочах; круглоголовые почти во всем представляют противоположность им. Прекрасную психологическую характеристику тех и других дает цитированный уже нами де Лапуж:

 

"Длинноголовый имеет большие потребности и постоянно занят удовлетворением их. Он лучше умеет приобретать богатства, чем сохранять их; он легко накопляет и легко теряет богатство. Искатель приключений по своему темпераменту, он отваживается на все и его смелость обеспечивает ему несравненные успехи. Он борется ради борьбы и всегда с затаенною надеждою на выигрыш. Всякая страна принадлежит ему и вся земля -- его отечество. Его интеллект проявляется во всех степенях и изменяется индивидуально, от тупости до гения. Нет ничего, о чем бы он не осмелился думать или чего желать, -- а желать и исполнить -- для него одно и тоже. Он логичен, когда это ему удобно, и никогда не отделывается пустыми Словами. Прогресс -- его главнейшая потребность. По религии он протестант; в политике он только требует, чтобы государство ценило его деятельность; он более старается возвыситься сам, чем унизить других. Он уже издали видит свои интересы, равно как и интересы своей нации и расы, которую он отважно готовит к высшим целям. Он уверен, что рано или поздно будет бесспорным властелином земли, и его безграничная отвага, его могучая сила воли и сознание единства его расы дают ему величайшие права на успех.

 

Круглоголовый умерен, работящ и скуп, по крайней мере бережлив. Не имея недостатка в мужестве, он, однако, не обнаруживает воинственных наклонностей. У него есть любовь к земледелию и к родному клочку земли. Редко совершенно неспособный, еще реже бывает он истинно талантлив. Его цели узки и он терпеливо трудится над осуществлением их. Он очень недоверчив, но его легко провести словами, смысл которых он не старается исследовать. Он -- человек традиций и здравого обыденного рассудка. Прогресс кажется ему ненужным; он не доверяет успеху и хочет оставаться таким, как все люди. Он обожает равномерность во всем. В религии он ортодоксален; в политике у него одна надежда -- государственная помощь -- и одно стремление: подвести под общий уровень все выдающееся, причем он не чувствует потребности возвыситься самому. Он очень ясно видит свои личные интересы, в особенности в пределах ограниченного промежутка времени; точно так же он понимает и оберегает выгоды своей семьи и ближайших соседей; но границы его отечества нередко слишком обширны для его взгляда. Если он образует помесь с длинноголовым, то в его потомстве возрастает себялюбие вследствие сильного индивидуализма, присущего длинноголовому, а семейное чувство и расовое сознание -- ослабляется".

Если свойства круглоголовых и длинноголовых столь различны, то спрашивается: какие же причины побуждают деревенское население стремиться в города? Прежде всего здесь имеет значение постоянное растущий избыток сельского народонаселения, причем этот избыток не находит на родине ни достаточного места, ни средств к существованию. Формы голов и у поселян весьма различествуют индивидуально: одни из них более длинноголовы, чем другие. Факты показывают, что в числе эмигрантов из сел в города процент длинноголовых сравнительно высок и это, по-видимому, надо поставить на счет большей прогрессивности последних, большей их способности к ремеслам и искусствам, большего стремления их к повышению своего состояния. Круглоголовые же, обнаруживая более привязанности к домашнему очагу, могут быть иногда привлекаемы в города расчетами ради материальной выгоды. Надежды эмигрантов далеко не всегда оправдываются; значительное число их терпит поражение в борьбе за существование. Сравнительно немногие из переселенцев возвращаются назад в деревню, очень многие вымирают в городах и на первых порах особенно много гибнет круглоголовых, вероятно потому, что длинноголовые берут верх в конкуренции, не только по причине своей интеллигентности, но и вследствие своей моральной стойкости, своей большей способности противостоят развращающему влиянию городов.


Все сказанное до сих пор относится к результатам, полученным д-ром Аммоном из исследований над новобранцами, взятыми из средних и низших сословий, отбывающих полный, наибольший срок воинской повинности. Чтобы расширить значение своих выводов, он приобрел разрешение исследовать антропологически учеников высших классов гимназий, которые имеют право отбывать службу в течение одного года в качестве вольноопределяющихся. Таким образом были исследованы ученики высших классов классических и реальных гимназий в Карльсруэ, Маннгейме и Фрайбурге. Так как во Фрайбурге встретились некоторые особые условия, о которых будет речь несколько ниже, то Аммон особо сопоставляет выводы, полученные из измерения голов гимназистов в Карльсруэ и Маннгейме, причем выводы эти в общем подтверждают и дополняют данные, добытые изучением новобранцев. Если сопоставить учеников по происхождению, то оказывается, что и здесь наибольший процент длинноголовых, и соответственно, наименьший процент круглоголовых падает на долю настоящих горожан; за ними следуют так называемые "полугорожане" и, наконец, всего богаче круглоголовыми элемент сельского происхождения. При сравнении реальных гимназий с классическими замечается некоторый перевес длинноголового элемента в первых; в виду незначительности материала, Аммон не решается придавать этому факту значение, хотя и замечает, что, может быть, реальное образование приходится по душе более длинноголовым, чем круглоголовым, или что состоятельные круглоголовые отцы охотнее посылают своих сыновей в классические гимназии, которые им кажутся "важнее" реальных. За то нельзя не обратить внимания на распределение форм голов по классам.  Оказывается, что чем выше класс, тем значительнее в нем процент длинноголовых; другими словами, в течение гимназического курса происходит как бы естественный отбор, при котором круглоголовых отпадает более, чем длинноголовых. Разумеется, нельзя предположить, чтобы процентное отношение изменялось здесь вследствие изменения формы головы с возрастом, так как форма черепа уже складывается в более ранние годы, чем возраст учеников старших классов гимназий.

В Фрайбурге значительное число учеников гимназии приходит в классы из находящейся в этом городе католической семинарии (Knabenconvict). Почти все эти семинаристы -- сельского происхождения и между ними оказывается необыкновенно большой процент круглоголовых, Аммон приписывает это явление особому влиянию духовенства. "Вероятно, говорит он, дело происходит обыкновенно так: местный священник замечает способных мальчиков, которые ему кажутся пригодными для теологического образования или для иной службы клерикальным интересам. Он делает родителям соответственное предложение и помогает поступлению мальчика в семинарию, что, при условии надежной религиозности родителей, считается за честь и за большое счастье. Иногда же случается, что родители сами ищут эту дорогу для сына, так как в особенности матери часто считают "богоугодным делом посвятить сына духовному званию". Наклонность круглоголовых к клерикализму отчасти отмечена уже и выше, при общей психологической характеристике обеих рассматриваемых нами рас. "Круглоголовый -- от природы человек авторитета", говорит Аммон. Отсюда, однако, "не следует, чтобы высшие руководители католической иерархии и иезуитизма отличались этими же свойствами. Требования, какие можно предъявить к фронтовому офицеру и к главнокомандующему -- различны: первому достаточно быть разумным и отважным исполнителем, а от второго требуется много проницательности, осторожности, хитрости и энергии... Нынешний папа Лев XIII, судя по его изображениям, производит впечатление весьма умного человека как бы от природы призванного к власти; на фанатика он не похож нисколько. Узкая передняя часть головы его свидетельствует о длинноголовости. Этот папа возвысил значение и влияние католической церкви настолько, что это почти необъяснимо с точки зрения прогрессистов, для XIX столетия; между тем при бурном предшественнике Льва XIII, -- Пие IX, которого широкие черты лица указывают на круглоголовость его, -- папское влияние все падало и падало.

Кроме измерения голов, Аммон сравнивает также цвета глаз и волос учеников гимназий и их общее физическое развитие с соответственными свойствами рассмотренных выше новобранцев. Относительно цвета глаз результаты получились довольно неопределенные; что же касается цвета волос, то, к удивлению исследователя, оказалось, что в высших классах процент темноволосых возрастает, т. е. в данном случае отбор, "благоприятствуя длинноголовости, покровительствует, в тоже время, более темной окраске волос. Это можно было бы свести на прямые внешние влияния, например, на употребление помады, но замечено, что с темным цветом волос совпадают и более темные цвета глаз. С точки зрения теории Бейсманна можно было бы допустить, что городская жизнь сама по себе содействует длинноголовости, культивируя известные частицы зародышевой плазмы, а высшее образование, кроме того, культивирует еще другие элементы зародышей плазмы, в связи с которыми находится более интенсивная окраска волос. Может быть, именно терпение, упорная усидчивость, свойственные круглоголовому типу (который, в то же время и темноволос) и необходимые для окончания гимназического курса, совпадают в зародышевой плазме с зачатками, влекущими за собою развитие темных пигментов; таким образом, выигрывает та смесь рас, которая от длинноголовых предков наследует общую силу и широту интеллекта, связанную с длинноголовостью, а от круглоголовой примеси -- её упорное трудолюбие, связанное с темною пигментацией.

Что касается роста, то оканчивающие курс гимназий представляют больший процент высокорослых, чем новобранцы, что является результатом лучшего питания и меньшей траты сил на физическую работу. В общем физическом развитии они также (чего и следовало ожидать) опережают новобранцев, обнаруживая, например, большее развитие усов и бороды, а также и более раннюю перемену голоса из детского на мужской.

Показав существование в германском населении долихоцефальной и брахицефальной расы и выяснив некоторые влияния, благоприятствующие развитию той и другой, д-р Аммон переходит к ближайшему объяснению того, что эти расы, столь различные по своему происхождению и свойствам, уцелели в течение веков и не потонули в бесчисленных помесях. Здесь также действовал, по его мнению, естественный отбор, беспощадно стирающий с лица земли так называемые "промежуточные формы", т. е. такие, которые не обнаруживают в себе перевеса в ту или другую сторону. Он указывает на то, что исчезновение помесей объясняется двумя главными причинами: во-первых, тем, что у гибридов нет той гармонии душевных сил, какая бывает у чистых рас, приспособленных к определенным жизненным условиям, а во-вторых тем, что соединение двух взаимно противоположных психических складов часта ведет к атавистическому возврату. Эти положения подтверждаются примерами метисов разных рас, например, белых с неграми или с американскими индийцами. Эти метисы "имеют потребности европейцев, а способности -- цветного племени; притом еще у них проявляются животные качества вследствие атавизма. Если такое глубокое влияние принадлежит скрещиванию весьма различных человеческих рас, то можно с полным основанием заключить, что и скрещивание менее удаленных одна от другой рас, например, германцев с темноволосыми и круглоголовыми, не останется без последствий, но будет лишь влиять на потомство настолько менее, насколько родители взаимно ближе по своим расовым особенностям". Может, конечно, случиться, что наклонности скрещивающихся рас и не противоречат друг другу, -- тогда скрещивание будет иметь благоприятное влияние. Но это бывает сравнительно редко, в большинстве же случаев скрещивание ведет к ухудшению расы. Так, Ливингстон, рассказывая о смешанной расе, живущей на берегах Замбези и считаемой португальцами за чудовищ бесчеловечия, говорит: "Удивительно, почему эти метисы гораздо свирепее португальцев; однако, это несомненный факт". Один из туземцев сказал Ливингстону, что и белые, и черные люди сотворены Богом, но метисы -- созданы дьяволом. Лапуж объясняет это наглядно сравнением с параллелограммом сил. Если две действующие силы мало расходятся, то влечение произойдет в среднем между ними направлении, причем третья, сравнительно слабая, сила атавизма не обнаружит своего влияния; если же две главные силы действуют под большим углом одна к другой, то они в значительной степени взаимно самоуничтожаются и сила атавизма начинает преобладать.


Таким образом естественный отбор, отбрасывая помеси культивирует известные формы, которые можно подвести под главные категории исходных рас. С одной стороны, при известных условиях, развивается круглоголовая раса, с другой -- длинноголовая. Так, ученые мыслители, художники, вообще деятели мысли -- отличаются длинноголовостью; длинноголовыми являются, обыкновенно, лица высших сословий и индивиды, отличающиеся сильным физическим развитием и телесною красотою, как например члены атлетических клубов; круглоголовость, напротив, свойственна преимущественно сельскому населению и низшим, ремесленным сословиям.


Смесь признаков в современном германском населении основу свою имеет в смешении свободных людей, т. е. покорителей -- германцев, с рабами: т. е. покоренными людьми, преимущественно малорослой короткоголовой расы. Сперва это смешение было слабо, но с распространением цивилизации и равноправности делалось все сильнее и сильнее. Возникли города, а с ними возникло и стремление в них избытка сельского народонаселения. При этом не мог не играть видной роли естественный отбор, который допускал жить в городе только таких индивидов, которые располагали известной гармонией душевных сил, т. е. могли удовлетворить повышенным интеллектуальным требованиям города, не слишком страдая от представляемых им гибельных соблазнов. Такое психическое равновесие предполагает присутствие в некоторых из сельских жителей таких душевных сил, которые значительно выше, чем потребности их обиходной жизни. Уоллес давно уже указывал на то, что мозг низших человеческих рас слишком совершенен для их потребностей и усматривал в этом доказательство того, что психические особенности человека возникли не путем естественного отбора, а вмешательством особой силы. Аммон, по отношению к европейским расам, объясняет это иначе. Он полагает, что эти высшие способности сохранились, в скрытом состоянии (как и многие наследственные свойства в течение длинного ряда поколений могут оставаться скрытыми) из того периода, когда человек, в борьбе с грозными силами природы, должен был напрягать все своя физические и умственные силы и когда в беспощадной борьбе за существование могли уцелеть только лучшие, во всех отношениях, высокоодаренные индивиды. "По моему мнению -- говорит Аммон, выработка психических особенностей европейца произошла главным образом в ледниковый период путем естественного отбора. Я думаю, что и моногамия есть также результат влияния ледникового периода, точно также, как и в мире животных везде, где существует моногамия, при известных условиях сохраняются только те индивиды и семейства, где отец кормит мать, а мать -- детей; прочие же вымирают. Здесь я не могу подробно доказывать, что человек во время ледникового периода подвергался такому отбору; но если допустить это предположение, то ясно, что моногамия германцев есть одно из важнейших доказательств их европейского происхождения, так как в Азии не было ледникового периода. Поэтому я думаю, что не только германцы, но и все арийцы, в особенности также кельты и славяне, которые были также высоки, длинноголовы и голубоглазы, имели свою колыбель в пещерах древнего каменного периода и получили дальнейшее развитие в новейшем каменном периоде Скандинавии. Оттуда арийцы, чрезмерно размножившись в своей стране, переселились через море на юг, юго-восток и юго-запад, ища новых мест для поселения в средней и южной Европе. Здесь они смешались с круглоголовыми, проникшими из Азии в Европу преимущественно через долину Дуная, а также с темными длинноголовыми средиземноморской расы, через что и произошли разные смешанные народы древности и нового времени.... Когда суровый климат ледяного периода изменился и более мягкие климатические условия повели к возникновению земледелия и обеспеченного существования, наступила панмиксия (т. е., по Вейсманну, беспрепятственная, вследствие ослабления естественного отбора, передача по наследству хороших и дурных свойств), вследствие чего наследственные способности должны были бы регрессировать, и так и было бы немедленно, если бы наследственность не удерживала сделанных приобретений, с необыкновенною цепкостью". Когда прекратилась надобность в постоянном направлении сил для борьбы с силами природы человек обратился к отвлеченному труду и положил основы науки и искусства, основы культуры. С возникновением городской жизни появились новые условия, давшие новое направление естественному отбору: в древние времена он произвел длинноголовую расу, в новейшие же времена городская жизнь, которая под силу более длинноголовым, чем круглоголовым, привлекает к себе длинноголовый элемент и истребляет его, так как смертность в городах значительно выше сельской и поколения настоящих горожан быстро вымирают. Таким образом в историческое время естественный отбор стремится, по-видимому, к уничтожению длинноголового типа, чем и объясняется повышение головного показателя у европейских народов.


В этом процессе, который совпадает с выработкой сословий, можно различить несколько ступеней. Когда переселившиеся в город эмигранты изо всех сил стараются в нем основаться, то, как указано выше, это удается лишь известному числу их, располагающему известными интеллектуальными свойствами и силою воли, достаточною для борьбы с соблазнами городской жизни. Факты показывают, что уже во втором поколении их (у так называемых полугорожан) число длинноголовых значительно возрастает. Они составляют низшее сословие, т. е. рабочих, мелких ремесленников, мелких служащих, -- и к ним же принадлежат безработные, т. е. пролетарии. К числу последних относятся, по мнению Аммона, не только те, которым не хватило работы, но все те, которые ни к какому труду не годны по своей неспособности или по своему бурному непостоянному характеру. В деревне их дурные свойства были не столь заметны, здесь же тотчас дают себя знать, вследствие повышенных требований городской жизни". "Там (т. е. в деревне), -- говорит Ганзен, полное зерно было перемешано с пустым, как его произвела природа, здесь же пролетарии представляют отброс, "просеянный через решето". Было бы, впрочем, ошибочно думать, чтобы все неудачники были глупы или безнравственны; между ними могут быть очень умные и хорошие люди, но у них недостает какого-либо нужного звена в их психическом складе. Как ни ужасно кажется это беспощадное действие естественного отбора, оно, по Аммону, составляет скорее благо, чем зло. Он совершенно согласен с Лапужем, который говорит: "Мы мешаем действию естественного отбора, прилагая все средства науки и финансов для того, чтобы поддержать и размножить плохих индивидов, -- и после этого удивляемся, что год от года возрастает число слабосильных, больных, преступников и сумасшедших!". Аммон к этому прибавляет: "Чем суровее и беспощаднее происходит отбор психических задатков, тем выше будет средний результат; бедствия ледникового периода уничтожили европейское человечество, кроме немногих выдающихся племен и тем самым породили дивную расу арийцев".


Те из пришельцев, которые счастливо выдержали вступительную борьбу за существование и сделались настоящими горожанами, дают материал для двух следующих сословий: среднего и высшего. К среднему сословию Аммон относит крупных ремесленников, купцов и средних чиновников. По своим физическим свойствам они круглоголовы, но беднее темными пигментами, чем их родоначальники -- селяне. Условия их жизни значительно лучше, чем в низшем сословии, и связанное с этим улучшение типа охраняется тем, что раз образовавшееся более высокое и состоятельное сословие стремится по возможности изолироваться от смешения с низшим. Это достигается, во-первых, тем, что браки заключаются обыкновенно внутри данного сословия, а во-вторых тем, что дети разных сословий воспитываются в разных школах. То и другое Аммон считает за благо, за проявление благодетельного естественного отбора. Что касается браков, то "те родители, которые сами уже представляют результат естественного отбора, имеют шансы передать свои свойства по наследству; притом и опасность атавизма в этом случае меньше, вследствие большего сходства зачатковых плазм родителей". Таким образом, заключение браков внутри данного сословия предохраняет потомство от вредного действия панмиксии и предотвращает образование "помесей", которых злокачественные свойства охарактеризованы выше. В этом же смысле полезно и разделение детей при воспитании по сословиям. "Если желательно, говорит Аммон, успешно воспитать детей, имеющих хорошие задатки, то не следует смешивать их с плохо воспитанными детьми, по той причине, что защитительные наклонности детей не настолько развиты, чтобы противостоять дурным влияниям. Самые действительные орудия воспитания -- усиление добрых задатков упражнением и ослабление дурных -- избеганием повода к проявлению их, влияние хороших примеров и удаление дурных, -- все кто может быть производительным только через разделение детей. Поэтому разделение школ по сословиям есть полезное учреждение, соответствующее целям естественного отбора". Свой протест против всесословной школы, казалось бы, вполне соответствующей принципам гуманности, Аммон старается подтвердить фактами. В Маннгейме прежний городской совет, приверженный к демократическим принципам, осуществил идеал всесословной народной школы, которая и действовала в течение 10 лет. В результате оказалось, что хорошо одаренные дети были затруднены в развитии балластом дурно одаренных, а последним ставились чрезмерно высокие требования, так что в течение школьного возраста только 30,9% мальчиков достигли 8-го класса, 30,1% вышли из 7-го, а 30% даже из 6-го, достигли предельного возраста. Для девочек соответственные цифры были еще неблагоприятнее: 23,9%, 41,8% и 34,3%. Вследствие этого постановлением городских коллегий в 1892 году была учреждена, по образцу города Карльсруэ, "городская школа" с платою по 28 марок, подразделяющаяся начиная с третьего класса, чтобы удовлетворить неотложной потребности. В подразделенных школах Карльсруэ из 8-го класса вышло 72, 6% мальчиков, из 7-го 18,7%, а из 6-го только 8,7%, а девочек 52,2%, 41,4% и 6,4%. В отчете, на котором Маннгеймский ректорат основывает предположение учредить городскую школу, говорится: "Если мы желаем довести слабо одаренных учеников до какой-либо законченности в образования, то необходимо устроить такое учреждение, которое делало бы это возможным, не нанося притом вреда другим ученикам. Именно, надо организовать народную школу, не упуская из виду способностей и успехов учеников. Только утопические мечты психологов, стремящихся ко всеобщему равенству, могут допускать, что все люди равны не только по их видовому единству, но по степени психического развития. Поэтому богато одаренные с известного определенного срока должны быть отделены от слабейших (для блага этих последних) и каждая группа должна быть воспитываема отдельно. Равноправность состоит в том, чтобы дать каждому возможность развиваться сообразно его складу, а не в том, чтобы механически прививать всем одно и тоже". Кроме того, совершенно ошибочно ожидать от всеобщей народной школы смягчения социальных сословных разногласий. Факты показывают нам, что Маннгейм -- это арена подвигов социальной демократии. Если действительно дети богатых сидят рядом с детьми бедняков, то этим не достигается ровно ничего хорошего. Пусть подумают беспристрастно, какие мысли приходят в голову оборванному мальчику при виде его хорошо одетого соседа и какое впечатление он получит, когда во время классной перемены, сосед вынимает из кармана вкусный бутерброд, а у него, может быть, нет и черствого хлеба. Зависть и вражда тут вероятнее, чем доброжелательные чувства. С другой стороны, в детях более богатых родителей развивается пренебрежение к бедным, так как дети доступны лишь непосредственным впечатлениям и не размышляют много. Если же дети среднего сословия начинают искать одобрения юных пролетариев, стараясь приобрести их уважение дерзостью и грубостью, то результат этот конечно не таков, какого хотело достичь собрание учителей в Галле {Собрание учителей в Галле вотировало ходатайство о введении всесословности в школах.}. Это собрание, вообще, "свело счеты без хозяина", т. е. без родителей. К счастью, родительские чувства настолько могущественны, что так называемые "принципы" перед ними разлетаются как дым. При нынешнем законодательстве никто не может принудить родителей, принадлежащих к высшим сословиям, посылать своих детей в школы, где разнородная смесь детей пролетариев со всеми прирожденными им пороками задает тон. Это выяснилось в свое время и в Маннгейме, где при учреждении всесословной народной школы возникло множество частных школ, которыми пользовались высшие сословия, между тем как в Карльсруэ нет ни одной частной школы для мальчиков и только одна для девочек, состоящая под покровительством великой герцогини, так что все мальчики воспитываются в общественных училищах. Нельзя не признать, что этот факт сам говорит за себя.

Те из выдержавших борьбу за существование пришельцев, которые имеют особые наклонности и способности к умственной деятельности, доставляют материал для образования третьего, высшего сословия, сословия интеллигентов, к которым принадлежат ученые и высшие чиновники. В этой группе процент длинноголовых особенно велик, но, в тоже время, они более темноволосы, чем типичная долихоцефальная раса, напоминающая древних германцев. Здесь, следовательно, замечается тоже, что было замечено выше при рассмотрении результатов, полученных от антропологического исследования гимназистов высших классов: длинноголовость наследуется от германской расы, а темная окраска волос -- от примеси круглоголового племени. Аммон не сомневается в том, что даровитость интеллигентных немцев должна быть приписана качествам, унаследованным от древних германцев. "С тем же бескорыстным самоотвержением, с каким германец бесстрашно кидался в битву, поздний потомок его, в качестве ученого, предпринимает самые опасные научные исследования, которые могут стоить ему жизни, напр. прививку самому себе болезнетворных бацилл. Как пионер науки, он чувствует себя так же, как воин, сражающийся в первых рядах. Его нередко весьма скудное содержание не огорчает его, так как он находит награду в самом себе, в удовлетворении своего природного стремления к исследованию; он не равняет себя с круглоголовым, который в ремесленной деятельности гораздо выгоднее применяет свои способности. Душе длинноголового арийца недоступны низкие чувства, вроде зависти или недоброжелательства; желчная озлобленность, -- свойство смешанных натур низшего сословия, а не тех, кто принадлежит к чистым или почти чистым потомкам арийцев".


Само собою разумеется, что все сказанное о сохранении чистоты среднего сословия путем браков и разделения детей при воспитании применяется и к высшему сословию.


Таким-то образом слагаются сословия, которые, по мнению Аммона, представляют собою необходимое и благодетельное явление цивилизации, -- конечно, не в смысле замкнутых каст, но в смысле естественных групп населения. "В наше время смотрят на сословия, как на нечто излишнее, заслуживающее разве лишь насмешки, а нередко и вредное, так как они будто бы ограничивают и загораживают дорогу талантам. Очень много говорят о несправедливости, заключающейся в том, что человек лишь вследствие своего рождения под нищенскою крышею встречает бесчисленные трудности на своем жизненном пути, между тем как для другого, рожденного в богатстве, никаких препятствий нет. На это можно возразить, что образование сословий есть дело естественного отбора, что границы между ними сложились и сохранились до сих пор только потому, что они были полезны человечеству в его совокупности".


Итак, существует постоянный приток сельского населения в города; здесь пришельцы частью терпят неудачу, причем, в большинстве случаев, вымирают, частью же остаются в городах и образуют сословия. Но и те, которые вошли в состав сословий, даже наилучше обеспеченных, в городах подлежат вымиранию. Ганзен показал, что население больших городов приблизительно на половину состоит из родившихся в данном городе и на половину -- из пришельцев; отсюда он заключает, что урожденное городское население совершенно обновляется в течение двух человеческих жизни, -- за исключением некоторых немногих семейств. Таким образом, не будь постоянного пополнения пришельцами, городское население быстро вымирало бы. Причин вымирания горожан много, но они главнейшим образом сводятся к одностороннему развитию интеллектуальной жизни в ущерб физической. Из непосредственных причин этого вымирания всего важнее слабое размножение горожан, особенно высших сословий, частично по физической слабости, частично по нежеланию иметь детей. Что касается высших, привилегированных сословий, то вымирание их имеет и свои исторические причины. Аммон указывает, для Германии, две из них: войны (распри, крестовые походы) и отдача младших сыновей в монастыри. При войнах, которые велись рыцарским сословием, гибло, конечно, весьма много людей этого звания, в жилах которых текла кровь древних германцев. Обычай отдавать детей в католические монастыри, тем самым осуждая их на безбрачие, также не мог привести ни к чему иному, как к ослаблению численности лиц высших сословий, которые, следовательно, без пополнения снизу, несомненно вымерли бы.


Таким образом длинноголовые, составляющие прогрессивный элемент европейского населения, роковым образом привлекаются в города, где, благодаря своему интеллекту, двигают вперед культуру, открывают человечеству новые пути и перспективы, обогащают его теоретическими и прикладными знаниями, облагораживают его изящными искусствами. Здесь, в центрах культуры, где пульсирует общественная жизнь, они находят простор своим умственным силам, но здесь же они вымирают, сослужив свою службу интеллектуальному развитию человечества. Прямым результатом постоянного притока длинноголовых в города, где они "потребляются" для совершенствования человечества, является все большее и большее возрастание числа круглоголовых в деревнях, так как понятно, что если удалить всех длинноголовых, то останутся только одни круглоголовые. А так как, при вымирании городских жителей, не откуда брать пополнение, как из деревень, то ясно, что и в городах число длинноголовых все более и более падает, а число круглоголовых -- возрастает. Вот роковая причина повышения головного показателя у европейских народов! Вот причина, почему народы Европы, в древности долихоцефальные, в новейшее время обнаруживают почти сплошной брахицефализм! Естественный отбор, который на заре исторической жизни Европы имел прогрессивное направление и выработал дивное племя арийцев, в настоящее время, несмотря на то или, может быть, именно потому, что культура продолжает развиваться, -- работает в противоположном направлении, благоприятствуя косвенно через истребление длинноголовых, увеличению числа круглоголовых, способность которых к культуре ограничена.


Что брахицефализм в Европе прогрессирует с течением времени -- это факт; д-р Аммон дает только объяснение этому факту. И если его выводы об относительной роли длинноголовых и короткоголовых в истории культуры верны, то невольно смущаешься при мысли: что же будет, когда весь длинноголовый элемент будет "потреблен" и не откуда станет брать пополнения рядов пионеров культуры? Не настанет ли тогда застой и, как следствие его, обратное движение, -- вырождение человечества не только физическое, но и психическое? Сам Аммон пока уклоняется от ответа на эти вопросы, "Здесь не место, говорит он, высказывать предположения о том, что будет, когда длинноголовые совершенно будут истреблены, и удержится ли культура на прежней высоте или нет, когда вымрут её истинные носители и насадители. Я должен лишь указать на то, что между постепенным исчезновением длинноголовых и часто слышимыми жалобами на упадок германского духа, германских взглядов, принципов и нравов -- должна быть связь". В этих словах ясно слышится пессимистическая нота, и если д-р Аммон прав, то будущее западноевропейских народов неутешительно. Разумеется, впрочем, что всякий народ, всякая цивилизация имеет свой срок существования; отжила культура древней Индии, древнего Египта, отжила греко-римская культура, когда-то казавшаяся высшей возможной для человека, а в некоторых отраслях, например в скульптуре, и доныне не превзойденная; отживет и культура Западной Европы, уступит место другой цивилизации. "Откуда пойдет эта новая цивилизация и будет ли она опираться на долихоцефальный элемент, об этом можно только гадать, что, конечно дает обильную пищу фантазии, но ничего не дает уму." Необходимо, впрочем, заметить, что долихоцефализм, и притом весьма резко выраженный, свойствен также и некоторым вовсе не высоко одаренным расам, например, некоторым полинезийским племенам. Уже отсюда можно заключить, что не один долихоцефализм является источником высокого интеллекта и способности к культуре: вероятно для этих последних необходимы еще другие качества, которые у европейских племен только комбинируются с долихо- или мезоцефализмом.


Мы изложили книгу Аммона sine ira et studio, не критикуя её и стараясь только передать все, что в ней есть наиболее интересного. Нет сомнения, что многие места в ней невольно шокируют гуманного читателя, что некоторые выводы автора кажутся жестокими и прямо ретроградными. Таковы, например, его рассуждения о разделении школ по сословиям, его суровая, почти презрительная оценка круглоголовых и, в особенности, низшего класса. В ней как бы слышится голос аристократа-немца, считающего себя высшим существом на земле, а другие расы, в особенности не европейские, приравнивающего чуть не к животным. Человеку, воспитанному в гуманных принципах равноправности, рассуждения д-ра Аммона могут показаться речами бессердечного плантатора из романа Бичер-Стоу. Конечно, как ни грустно было бы, если бы выводы Аммона оказались вполне верными и широко приложимыми, но науке, несмотря на крайнюю антипатичность их, оставалось бы только перед ними преклониться, так как фактическое доказательство для неё важнее самых гуманных теорий и принципов. К счастью, однако, по крайней мере социологические обобщения Аммона далеко не могут считаться неуязвимыми; например, его выводы о влиянии всесословных школ основаны на таком ничтожном статистическом материале, что вовсе не способны внушить к себе доверие. Да и в антролологических выводах он, пожалуй, слишком смел. Впрочем, если вообще можно назвать Аммона пессимистом, то ошибочно было бы считать его защитником бюрократического или денежного аристократизма, ретроградом, или даже просто только консерватором. Напротив, он является рьяным энтузиастом человеческого прогресса и пламенным поклонником той расы, которую он считает носительницею этого прогресса. Если он стоит за аристократию, то не за аристократию титула или капитала, а за аристократию ума.


"Та продукционная система, -- говорит он, которая удерживает в недостойном положении даровитых людей в угоду господствующему денежному мешку, -- должна быть признана противоестественною и зловредною, но еще большего осуждения заслуживает система социальной демократии, которая рассчитана на устранение всякого состязания между индивидами, которая ставит глупых и ленивых на одну доску с умными и трудолюбивыми". Надо еще заметить, что, являясь защитником сословности, Аммон понимает сословия не в том смысле, как они обыкновенно понимаются: его сословия не искусственные общественные категории, учреждаемые, например, правящею властью, а естественные группы, возникшие в результате сложной борьбы за существование. К высшему сословию он относит главным образом цвет интеллигенции, -- писателей, ученых, художников и прочих. Отсюда ясно видно, что Аммон -- не аристократ, не демократ; если он фанатик, то лишь фанатик теории естественного отбора и, главным образом, теории Вейсманна. Недостатки, которых найдется не мало в его книге, те же, в сущности, как и теории Вейсманна; как Вейсманн, так и Аммон придают через чур исключительное, и надо полагать чрезмерное, значение естественному отбору, слишком низко ценя другие факторы развития. Но как в теории Вейсманна есть много весьма замечательного и дельного, так и книге Аммона нельзя отказать в том, что она ставит ясно и определенно новые важные вопросы и заставляет много и много подумать.


Как бы ни казались антипатичны некоторые взгляды автора, книга его не из таких, которые проходят бесследно, не из таких, которые можно было бы игнорировать или прямо осудить с легким сердцем.


1896 год.

Отдельная выборка из трудов Антропологического Общества при Императорской военно-медицинской академии.
С.-ПЕТЕРБУРГ, Военная типография (в здании главного Штаба).