Знаменитое полотно французского живописца Жака Луи Давида - картина, являющаяся не только украшением и своеобразной визитной карточкой знаменитого парижского Лувра, но прежде всего оживленным живописным носителем фашистского, патрицианского духа арийско-римского архетипа латинов. За её основу Давид взял легендарный сюжет Тита Ливия о войне между Римом и его городом-соседом Альба-Лонга, кровно являвшегося родственным для древних римлян. Опасаясь резкого ослабления обеих армий и сокращения их численности в грядущей битве перед лицом их общего врага в лице этрусков, консул Альба-Лонга Мет Фуфетий и царь Рима Тул Гостилий жребием решили выставить трех представителей от своих патрицианских семей: Горациев от Рима и Куриациев от Альба-Лонга, чтобы в их битве определить победителя всей войны. 

Трехчастная составляющая картины, выделенная Давидом тремя арками на втором плане - это жизнь и трагедия семьи Горациев. В её центре отец, разделяя собой два противоположных друг другу полюса, протягивает клинки трем своим сыновьям, которые, взявшись друг за друга в едином порыве, произносят жестом клятву, вскинув руки к оружию в римском салюте, а справа, уже не обращая на них никакого внимания, их сестры и мать пребывают в убитом горем отчаянии. Взор сыновей обращен на отца, а отец указывает взглядом на мечи, соединяя через себя непоколебимую мужскую решимость молодых патрициев и необходимость исполнить приказ свыше. Трагедия женской, сентиментальной (настолько, насколько позволяет их нордическая «сентиментальность», впавшая в отчужденную меланхолию) стороны в том, что сестра одного из Куриациев была замужем за одним из братьев Горациев, а одна из сестер Горациев (белокурая девушка посередине) была повенчана с одним из Куриациев. В грядущей битве из шестерых бойцов уцелеет лишь один Гораций. Вернувшись в Рим, он, увидев свою сестру, оплакивающую убитого жениха, заколол её. 

В свое время Иоганн Винкельман провозгласил задачу искусства содержать в себе сочетание «благородной простоты и спокойного величия» - тот образ спартанского «лаконичного» поведения, и именно то сочетание слов, которое лучше всего остального характеризует бессмертное полотно Давида.